Глава десятая. События житейского рода

Год 1868-й был удачным во всем. Шишкин выставил на Парижской Всемирной выставке несколько рисунков пером и "Вид в окрестностях Дюссельдорфа". Летом, живя в Константиновне, написал две картины: "Чем на мост идти, поищем лучше броду" и "Сосновый лес".

Осенью обе картины выставлялись в Академии художеств, и Академический Совет присудил за них Ивану Ивановичу звание профессора, но великая княгиня Мария Николаевна рассудила иначе: Шишкин был представлен к Станиславу 3-й степени.

А. П. Боголюбов обратился в Академию с предложением создать специальный пейзажный класс и высказал свои мысли Ивану Ивановичу, его же рекомендовал привлечь к преподавательской деятельности.

У Шишкина появляются ученики. Они часто бывают у него в доме. Их он берет на этюды, совершает с ними дальние поездки и чрезвычайно радуется их успехам.

Его называют в глаза и за глаза "царем леса".

Федор Васильев поддерживает самую тесную связь с зятем. ("Каждое письмо от вас приносит мне много удовольствия", - пишет он сестре. Федор Александрович летом гостил в имении Строганова. "Если бы ты видела, Женя, степь, - пишет он в другом письме. - Я до того полюбил ее, что не могу надуматься о ней; и когда я езжу туда охотиться, то, Иван Иванович, ужаснитесь и выругайтесь хорошенько, забываю всякие этюды...")

Его не может не восхитить работоспособность Шишкина. ("Каюсь перед Вами, Иван Иванович! Я не думал, что Вы успеете кончить свои вещи, а Вы еще и два рисунка успели сделать".) Шишкин исполнил тушью и пером великолепные рисунки: "Болото на Петровском острове", "Дорога в лесу" (ныне в ГТГ) и "Лес" (Рижский музей латышского и русского искусства).

Нужно ли говорить, с каким интересом оба знакомились с работами друг друга, едва Васильев вернулся глубокой осенью в столицу. Поделился Иван Иванович и новостью: рассказал, что подписался под письмом-обращением московских художников к членам Артели по поводу "Проекта устава Товарищества передвижных выставок".

- Но ведь, верно, Иван Николаевич об этом же не замышлял! - воскликнул Васильев, едва узнал, что к чему. Ему вспомнились высказывания Крамского о создании клуба художников. - Говорил же он, чтобы художники устраивали выставки, посылали бы их из клуба в провинцию.

Васильев прохаживался по комнате. Известие возбудило его. Он принялся вспоминать разговоры свои с Крамским.

- Они же предполагали оказывать покровительство молодым. Школу мечтали создать. О том в Артели не раз спорили. Нет, идея превосходная.

- Мясоедову надобно нам всем сказать спасибо, - сказал Иван Иванович. - Ему первому пришла мысль объединить всех. Пора, пора делать это. И устраивать передвижные выставки - дело разумное. Дай Бог здоровья этому славному труженику.

Г. Г. Мясоедов, возвратясь из-за границы, поделился с Артелью мыслью об устройстве передвижных выставок. Его выслушали, даже согласились, но практически дело с места не тронулось. Мясоедов отправился в Москву и принялся рассказывать о своих намерениях создать Товарищество с московскими художниками. В. Перов, И. Прянишников, А. Саврасов и Вл. Маковский зажглись желанием способствовать делу. Написали в Петербург, в Артель. Теперь там к идее отнеслись несколько иначе и сразу принялись за дело.?

Начали разрабатывать и обсуждать Устав Товарищества. Обсуждение займет времени предостаточно. Только 2 ноября 1870 года Устав, подписанный Перовым, Мясоедовым, Каменевым, Саврасовым, Крамским, баронами М. К. и М. П. Клодтами, Шишкиным, К. Е. и В. Е. Маковскими, Якоби, Корзухиным и Лемохом, будет представлен в правительство и утвержден им.

Через пятнадцать лет Г. Г. Мясоедов, вспоминая эти горячие дни, напишет: "Заботы наши приняли совершенно определенный характер. Нужны были картины, нужны были деньги. Первых было мало, вторых не было совсем у Товарищества, родившегося без полушки. Каждому участнику пришлось ссудить из своего кармана, кто чем мог, на его первоначальные расходы. Дело было всем симпатично, ему верили, и оно не обмануло: на первую же выставку, открытую в 1871 году в залах императорской Академии художеств, Петербург принес 2303 р., чем тотчас же обеспечил возможность нашего движения в провинцию".

Артель к тому времени распалась, и Товарищество художественных передвижных выставок родилось как нельзя вовремя.

Отношение к нему у Ивана Ивановича было определенное: он целиком был на его стороне. "Шишкин с основанием Товарищества передвижников был самым горячим его приверженцем и деятельным членом, - читаем в записках Комаровой, - хотя никогда не был членом правления Товарищества. Но если нужно было придумать какое-нибудь улучшение для устройства выставки, для перевозки картин, он с жадностью принимался за работу, делая модели ящиков, мольбертов и пр., и до конца жизни считал все интересы Товарищества своими".

На лето 1870 года Шишкина пригласил в Нижний Новгород, для исполнения акварельных видов города, давний знакомый, художник и фотограф А. И. Карелин. Нижегородское дворянство поручило Карелину составить альбом для поднесения государю, и Андрей Иосифович, поразмыслив, обратился с предложением к Шишкину.

Карелин, уроженец Тамбовской губернии, окончил в 1864 году Академию художеств и, следуя примеру выпускников Академии Деньера и Каррика, решил открыть портретную фотографию. С этой целью переехал вначале в Кострому, а затем в Нижний Новгород.

Карелин славился как мастер фотопортрета. Не оставлял и занятий живописью. Создал школу рисования. На свои деньги приобретал для учеников бумагу, краски.

Но главной страстью Карелина оставалась русская старина, изучал он ее кропотливо. Крупнейший коллекционер, он многое передавал в музеи. Так, музей исторический получил от него собрание резных деревянных вещей, архангельских костяных ларцов, старинных сундуков и укладок. Его стараниями открыт художественный музей в Нижнем Новгороде.

Много любителей старины съезжалось к Карелину.

Прожил Иван Иванович у Карелина лето, наработал много, но и намучился не менее, будучи вдали от родных. Беспокоило его здоровье жены, начала она прихварывать после рождения дочери. Врачи поговаривали о чахотке. Будешь ли тут спокоен? Домой писал часто.

Первый гром прогремел неожиданно. Пришло письмо из Елабуги от отца. Жаловался Иван Васильевич (что несвойственно ему было) на слабость здоровья и хотел непременно повидать сына и невестку с внучкой. Предлагал Евгении Александровне, к коей благоволил, испробовать местный кумыс.

Откладывать было нельзя, и Шишкины на лето 1871 года выехали всей семьей в Елабугу.

Иван Васильевич сильно сдал. Гостям был рад несказанно. Суетился, и это тоже непривычно было. Ласкал внучку, всматривался в сына.

Сыном гордился. Не преминул рассказать, что книжка его "История города Елабуги", отпечатанная на средства дорогих земляков и друзей Дмитрия Стахеева и Никиты Ивановича Ушакова, распродана в Москве и Елабуге. В книжке той посвятил папенька несколько строк и сыну, ("...один из природных наших граждан - Шишкин - получил звание академика художеств по части пейзажной, его произведения, в особенности пейзажи лесов, получили известность и ценятся любителями изящного".)

- Посмотри-ка, что Капитон Иванович пишет, - обратился Иван Васильевич к сыну, доставая связку писем, едва лишь кончились первые расспросы.

Иван Иванович принялся читать.

В последнем письме сообщалось о реакции публики на выход книги об истории Елабуги.

"Прямо скажу, что кому ни давал или посылал оную, все ею очень довольны и благодарят Вас, даже и строгие критики, особенно довольствуясь изложением Вашим",- писал Невоструев.

Не в характере Ивана Васильевича хвастовство было, а вот ведь не удержался. Да ведь можно же на исходе жизни и слабость единожды проявить.

Оставшись вдвоем, отец с сыном принимались беседовать. Говорили о делах столичных, елабужских, о доме и семье много переговорили. Чувствовалось, готовился Иван Васильевич к исходу своему.

И вырвалась у него фраза, так задевшая сына:

- Лежит человеку смерть, потом же суд, что еже сеет человек в жизни, то и пожнет. Согласен, согласен я с Капитоном Ивановичем...

Выговорившись, Иван Васильевич как-то сделался спокойней и на какое-то время ушел в себя, в мысли свои. И отчего-то подумалось Ивану Ивановичу, глядя на папеньку, о здешней суровой природе, мощи ее.

Старики говорят истину. Главное говорят. Правду, без коей и мира б этого не было. А правда заключалась в том, чтоб не блазниться разливом зла.

"Эка хорошо отец сказал", - думалось Ивану Ивановичу в который раз по дороге из Елабуги в Петербург.

За окном вагона мелькали порыжелые поля, серые копны, мокрые дороги. Да белый дым от локомотива стелился по земле.

"Да, прав папенька".

Иван Иванович так углубился в мысли, что не сразу уловил разговор, который вели соседи. Лишь гудок паровоза вывел его из задумчивости.

Человек пожилых лет, сидевший подле окна, говорил:

- Все эти тенденции демократические, наблюдаемые в нашем обществе, особенно журналистика, ведут к разложению неминуемому. Знаете, я разговаривал с господином Чичериным недавно на эту тему. И то, что он сказал, на мой взгляд, верно. Я согласен с ним. Сказал же он следующее: когда элементы, которые должны по природе своей стоять внизу, всплывают наверх и становятся господствующими, в обществе неизбежно должен водвориться хаос и общий уровень по необходимости понижается.

У переезда, облокотившись на шлагбаум, стоял веснушчатый мальчишка. Иван Иванович проводил его взглядом. И вновь деревни да рощи за окном.

- Реализм, знаете ли, оторвал общество от высших идеалов, - продолжал спутник.

Дерево могутное показалось за окном. Совсем еще зеленое.

И вспомнился отец, приехавший на пристань со всеми проводить гостей. Попрощались. Папенька перекрестил их на дорогу. Помахал картузом и долго оставался на пристани. Удалялась и удалялась его фигурка. "Господи, даруй ему здоровье", - повторил не раз Иван Иванович. Пароход миновал и Красную горку, а Иван Иванович все смотрел назад. Могли ли знать сын и отец, что эта их встреча будет последней. Через год, 1 сентября 1872 года Шишкин получит присланную на адрес Академии художеств телеграмму из Елабуги, отправленную зятем Дмитрием Ивановичем Стахеевым: "Сегодня утром батюшка Иван Васильевич скончался. Долгом считаю вас известить".

- ...и ежели подобные элементы взялись за проповеди нравственности и идеалов, то есть именно за то, что всецело и неотъемлемо должно принадлежать одним служителям идеала - религии и философии в их лучших представителях, - тогда ясно, что недалек тот день, когда общество, воспитанное в антагонизме со всеми нравственными, идеалистическими принципами, придет к своему несомненному разложению, - кончил говорить сосед и вздохнул.

Пароход отходил от елабужской пристани вечером. Сквозь сосны проглядывало заходящее солнце. Свежело. А папенька все стоял и стоял...

В ту осень была написана картина "Вечер". Размышляя над красотой угасающего дня, Шишкин как бы сравнивал эту красоту с вечером человеческой жизни.

Картину Иван Иванович представил на первую художественную выставку Товарищества передвижных выставок. Вместе с нею рисунок пером - "Сосновый лес" и гравюру на меди "Лес".

Открылась выставка Товарищества 29 ноября в залах Академии художеств. В художественной жизни столицы это был праздник.

Были развешаны сорок шесть работ десяти членов Товарищества и пяти экспонентов. И какие работы!

В. Г. Перов - "Привал охотников" и "Рыболов", И. М. Прянишников - "Погорелые" и "Порожняки", А. К. Саврасов "Грачи прилетели", И. Н. Крамской - портреты Ф. А. Васильева и М. М. Антокольского...

На выставку пришли профессора высших учебных заведений и писатели, петербургская знать, газетчики... Были здесь родственники и друзья художников. Хозяева выставки походили на именинников. Много лестных слов они выслушали в тот день. Поздравлениям не было конца.

Вечером, в день выставки, был дан обед в фешенебельном ресторане у Додона, где в оживленной обстановке много говорилось об основателях выставки, русском искусстве...

Откликнулась и печать на важное событие. Правда, раздавались голоса , об упадке живописи, но были и другие выступления.

"...Искусство перестает быть секретом, перестает отличать званых от незваных, всех призывает и за всеми признает право судить о совершенных им подвигах, - писал М. Е. Салтыков-Щедрин. - С какой бы точки зрения мы ни взглянули на это предприятие, польза его несомненна. Полагая начало эстетическому воспитанию обывателей, художники достигнут хороших результатов не только для аборигенов Чухломского, Наровчатского, Тетюшского и других уездов, но и для самих себя. Сердца обывателей смягчатся - это первый и самый главный результат; но в то же время и художники получат возможность проверить свои академические идеалы с идеалами чебоксарскими, пошехонскими и т. д. и из этой проверки, без сомнения, извлекут для себя небесполезные указания".

Для конкурса в Обществе поощрения художеств Иван Иванович начал писать картину "Сосновый бор". Дома работать не было возможности из-за тесноты, и Крамской уступил свою мастерскую. Недели две Иван Николаевич имел возможность наблюдать за работой Шишкина и пришел в восхищение. Поразила работоспособность - а ведь и сам работать умел - и требовательность к себе.

О высокой требовательности к своим работал! и работам товарищей свидетельствует факт, приведенный в воспоминаниях И. Е. Репина, относящийся к этому времени.

"На самом большом своем холсте я стал писать плоты. По широкой Волге прямо на зрителя шла целая вереница плотов... - писал художник. - К уничтожению этой картины меня подбил И. И. Шишкин. Время тогда было тенденциозное: во всем требовали идею; без идеи картина ничего не стоила в глазах критиков и даже художников, не желавших прослыть невежественными мастеровыми. Картина без содержания изобличала предосудительную глупость и никчемность художника.

Я показал Шишкину и эту картину.

- Ну что вы хотели этим сказать! А главное: ведь вы это писали не по этюдам с натуры?! Сейчас видно.

- Нет, я так, воображал...

- Вот то-то и есть. Воображал! Ведь вот эти бревна в воде... Должно быть ясно: какие бревна - еловые, сосновые? А то что же, какие-то "стоеросовые"! Ха-ха! Впечатление есть, но это несерьезно..."

И. Н. Крамской в письме к Ф. А. Васильеву не преминул сообщить: "Он написал вещь хорошую до такой степени, что Шишкин, оставаясь все-таки самим собою, до сих пор еще не сделал ничего равного настоящему..."

П. М. Третьяков пожелал приобрести ее, но внезапная болезнь Ивана Ивановича отсрочила покупку.

Из Ялты, где находился на лечении Федор Васильев, пришла его картина "Мокрый луг". Крамской был потрясен. Выставил обе картины вместе и рассматривал их в течение часа. Позвал Д. Григоровича и П. М. Третьякова. ("Григорович ничего больше и не говорит: "Ах, какой Шишкин!", "Ах, какой Васильев!", "Ах, какой Васильев!", "Ах, какой Шишкин!". "Две первых премии, да первых премии, две первых премии", - сообщал Иван Николаевич Васильеву.)

"Картина имеет чрезвычайно внушительный вид: здоровая, крепкая и даже колоритная", - выскажет он в заключении. "Это есть чрезвычайно характеристическое произведение нашей пейзажной живописи", А в письме к П. М. Третьякову Крамской выразится еще определеннее: "...одно из замечательнейших произведений русской школы".

Шишкин получит первую премию на конкурсе, Васильев - вторую. Обе картины уедут в Москву, в галерею П. М. Третьякова.

"Какою простотою и прелестью дышит "Сосновый лес" г. Шишкина... перед нами одно из сильнейших произведений его могучего таланта, - писалось в одной из журнальных рецензий. - Вот он наш смолистый, задумчивый красавец - сосновый красный лес, с его степенным шумом, смолистым ароматом... Право, остановясь перед этою картиной, замечтаешься, ну и немудрено, что послышится запах и шум леса. Да это родные сосны, а не итальянские пинии, когда-то бывшие в моде. Кому не знаком и этот ручеек, выбегающий из глубины леса, с проглядывающими сквозь прозрачные струи маленькими камешками. Кому не знакомы и эти сваленные, вывернутые с корнями бурею сосны!.. Если говорят про иного мастера своего дела, что он съел собаку, то про г. Шишкина можно сказать, что он съел медведя, да не одного... За эту картину художник получил от Общества поощрения художеств премию в тысячу рублей".

Иван Иванович же все больше и больше думал о Елабуге. Не тому ли свидетельство большой рисунок пером "Лес" и написанный на его основе картина "Сосновый бор. Мачтовый лес в Вятской губернии".

Лето 1872 года Шишкин прожил с И. Н. Крамским и К. А. Савицким под Лугой, на станции Серебрянка.

И. Н. Крамской писал "Христа в пустыне". К. А. Савицкий, страдающий удушьем, не мог спать по ночам и был свидетелем того, как Иван Николаевич, едва дождавшись начала рассвета, в одном белье пробирался к картине и начинал с упоением работать, иногда до позднего вечера.

Шишкин поражал всех быстротой и прелестью этюдов.

Глядя на работы его, Иван Николаевич говаривал:

- Ну-с, Иван Иванович, все эти Клодты, Боголюбовы и прочие - мальчишки и щенки перед вами. Им ли тягаться с вами. Ясно вы выражаетесь, а у меня вот пока не получается. - И, вздыхая, выходил из комнаты.

Встречались по вечерам, за обеденным столом. Утром и днем работали.

По росистой траве забирался Иван Иванович в глубь леса, в чащобу, выискивал место и принимался расчищать кустарник, обрубал сучья, чтобы ничто не' мешало видеть понравившийся пейзаж, делал из веток и мха сиденье, укреплял мольберт и приступал к работе.

Писал он в день по два, по три этюда, весьма сложных.

Крамской, зараженный его целеустремленностью, несколько раз уходил с ним на этюды и подметил, что перед натурой Иван Иванович точно в своей стихии. Он словно преображался, тут он как нигде знал, что, как и для чего. Подметил Крамской в работе его и смелость и ловкость. "Верно, - думалось Ивану Николаевичу, - это единственный у нас человек, который знает пейзаж ученым образом". Не здесь ли, в лесу, на этюдах, родится у Крамского известная фраза: "Шишкин - верстовой столб в развитии русского пейзажа, это человек-школа"?

"Шишкин все молодеет, т. е. растет - серьезно, - напишет 20 августа Крамской Васильеву. - И знаете, хороший признак, он уже начинает картину прямо с пятен и тона. Это Шишкин-то! Каково - это недаром, ей- богу. А уже этюды, я Вам скажу, - просто хоть куда, и, как я писал Вам, совершенствуется в колорите".

В один из дней Иван Иванович возвратился с лесного болота, из дебрей непроходимых, с этюдом, изображающим поседевшую от старости ель. Хмуро и сыро кругом. Ни луча солнца, ни даже клочка неба не видно в лесной глуши. Тишина. Могучее древнее дерево, густой мох и чахлые березки рядом. Контраст этот, подмеченный в жизни, чем-то задел Шишкина, и скоро он приступает к картине "Лесная глушь". Время и глухая чащоба, жизнь ее, жизнь старого, могучего дерева и молодого, чахлого подчас - вот что интересовало теперь Ивана Ивановича. Работалось ему так, что и времени не замечал.

Крамской, наблюдая за ним, писал Ф. Васильеву: "О Шишкине сообщу Вам, что он, право, молодец, т. е. пишет хорошие картины... он, наконец, смекнул, что значит писать - судите, мажет одно место до пота лица, - тон, тон и тон почуял. Когда это было с ним? Ведь прежде, бывало, дописал все, выписал, доработал, значит, и хорошо. А теперь - нет: раз двадцать помажет то одним, то другим, потом опять тем же и т. д. Проснулся. Пейзаж отгрохал в 3 аршина, 1 вершок внутренность (болотистая) леса, да еще сумерки, какое-то серое чудовище, а ничего - хорошо..."

На картину смотришь неотрывно. Не так ли все и в человеческой жизни, как в лесной чащобе? Сильный и слабый - все переходит в тлен.

Не сказались ли здесь мысли об отце и неожиданная смерть младшего брата жены - Александра?

Работал над ней вплоть до отправления на выставку. В канун отправки, вечером, зашел в мастерскую еще раз взглянуть на нее, и неожиданно вся левая верхняя часть показалась ему неудачной. Соскоблил, недолго думая, мастихином непонравившееся место и при свете лампы за несколько часов написал все заново.

"Ты очень обрадовал нас, приславши картину на выставку, она положительно окрасила нашу выставку. Твоя картина "Лесная глушь" - это удивительная, чудная картина, она вызывает общий восторг и дала серьезный тон нашей выставке", - писал В. Маковский Ивану Ивановичу.

Прогремел гром и в другой, и в третий раз. Умер отец, умер маленький Володя ШИШКИН. Евгения Александровна почернела лицом, глаза впали. Шишкин нашел силы работать...

За картину "Лесная глушь" в феврале 1873 года Иван Иванович получил звание профессора. На том настоял ректор Академии художеств Ф. И. Иopдан.

Шишкин устал и измучился. И от картин, и от последних событий. Жаль было до глубины души умершего сына, жаль отца, страх охватывал от недоброго нового предчувствия.

И. Н. Крамской, чтобы как-то отвлечь Шишкина от черных мыслей, начал с марта поговаривать о поиске дачи на лето.

Частый гость у Шишкиных Константин Савицкий. Не повезло этому умнице, рассуждающему всегда здраво. Он, первым из студентов Академии художеств, был исключен из нее за участие во Второй передвижной выставке. Не без раздражения посматривало начальство на близость к Товариществу Репина, Антокольского, Савицкого. Последнему не повезло более всех. Савицкий вступил в члены Товарищества передвижных выставок. Закончив картину "Ремонтные работы на железной дороге", которую купит П. М. Третьяков, он уедет в Париж, где проживет несколько лет в обществе И. Е. Репина и В. Д. Поленова.

К. А. Савицкий - литвин из Белостока - пришелся по душе Ивану Ивановичу. Общительный человек, любитель длительных прогулок, практически знающий жизнь, он умел слушать, умел и говорить сам. Было много общего в них, и потому оба потянулись друг к другу. Дело кончилось тем, что родившегося сына - случилось это 19 мая - Иван Иванович назвал Константином.

К. А. Савицкий и С. Н. Крамская были восприемниками младенца.

В мае же Иван Иванович подготовил и сам напечатал первый альбом офортов, который тут же разошелся.

На лето Шишкины, Крамские с детьми и Савицкий уехали на станцию Козловка-Засека под Тулой, на дачу. Дом в 16 комнат был в полутора верстах от станции. Рядом мельница, ближайшая деревня в двух верстах. Лес, купание, ягодные места, столетние дубы... Крамской ожидал приезда на дачу Ф. Васильева и В. Васнецова, но они не приехали.

Пришло тревожное известие из Ялты. Врачи дали знать, что дни Федора Васильева сочтены. На выздоровление не было надежды. Было грустно всем. Сознавали, из жизни уходит гениальный мальчик. Дабы уплатить П. М. Третьякову его долги, Шишкин и Крамской предложили Павлу Михайловичу свои работы. Крамской предложил в уплату долга Васильева написать портрет Л. Н. Толстого, который жил неподалеку от художников, в пяти верстах, в своем имении.

До сентября напряженно трудились. Шишкин писал этюды, Савицкий начал своих "Землекопов", Крамской ездил к Толстому.

Здесь же, в Козловке-Засеке Иваном Николаевичем был написан портрет Ивана Ивановича Шишкина. Как отметит один из будущих рецензентов, он изображен в тот момент, "когда Шишкин более всего бывает Шишкиным, известным большей половине образованной России". Это лучший портрет Шишкина. Оперевшись на палку, всматривается он в окружающие дали. В болотных сапогах, на голове шляпа, видавшая виды, в руке папироска и этюдник через плечо. Таким видели его жители окрестных деревень. Кто хоть раз увидит этот портрет, вряд ли забудет его.

Не под влиянием ли работ Шишкина Крамской станет сожалеть, что не пейзажист?

В середине лета начались дожди. Похолодало через несколько дней. Земля покрылась густым туманом. Дали знать о себе ветры.

Солнечные дни стали редки. В первых числах сентября Шишкины возвратились в Петербург. Иван Иванович, как и всегда, привез "пуд" этюдов и набросков. Для него не было непогоды.

Не умеючи быть без дела, начал было картину, но пришла телеграмма из Ялты о смерти Федора Александровича Васильева, и жизненный порядок нарушился.

В ноябре приехала теща, привезла вещи Федора. Плакала, глядя на них. Рыдала Евгения, обняв мать за плечи. Зрелище было ужасным.

"Шишкин три месяца уже кусает ногти и только. Жена его хворает по-старому", - сообщал И. Н. Крамской И. Е. Репину в ноябре месяце 1873 года.

Надо было хлопотать о посмертной выставке Васильева, разбирать его картины.